Неточные совпадения
Тревожить эти чувства ей было больно; но она всё-таки знала, что это была самая лучшая часть ее
души и что эта часть ее
души быстро зарастала в той жизни, которую она вела.
Кто жил и мыслил, тот не может
В
душе не презирать людей;
Кто чувствовал, того
тревожитПризрак невозвратимых дней:
Тому уж нет очарований,
Того змия воспоминаний,
Того раскаянье грызет.
Всё это часто придает
Большую прелесть разговору.
Сперва Онегина язык
Меня смущал; но я привык
К его язвительному спору,
И к шутке, с желчью пополам,
И злости мрачных эпиграмм.
Певец Пиров и грусти томной,
Когда б еще ты был со мной,
Я стал бы просьбою нескромной
Тебя
тревожить, милый мой:
Чтоб на волшебные напевы
Переложил ты страстной девы
Иноплеменные слова.
Где ты? приди: свои права
Передаю тебе с поклоном…
Но посреди печальных скал,
Отвыкнув сердцем от похвал,
Один, под финским небосклоном,
Он бродит, и
душа его
Не слышит горя моего.
Его нежданным появленьем,
Мгновенной нежностью очей
И странным с Ольгой поведеньем
До глубины
души своей
Она проникнута; не может
Никак понять его;
тревожитЕе ревнивая тоска,
Как будто хладная рука
Ей сердце жмет, как будто бездна
Под ней чернеет и шумит…
«Погибну, — Таня говорит, —
Но гибель от него любезна.
Я не ропщу: зачем роптать?
Не может он мне счастья дать».
Но не теперь. Хоть я сердечно
Люблю героя моего,
Хоть возвращусь к нему, конечно,
Но мне теперь не до него.
Лета к суровой прозе клонят,
Лета шалунью рифму гонят,
И я — со вздохом признаюсь —
За ней ленивей волочусь.
Перу старинной нет охоты
Марать летучие листы;
Другие, хладные мечты,
Другие, строгие заботы
И в шуме света и в тиши
Тревожат сон моей
души.
Сказать ей о глупых толках людей он не хотел, чтоб не
тревожить ее злом неисправимым, а не говорить тоже было мудрено; притвориться с ней он не сумеет: она непременно добудет из него все, что бы он ни затаил в самых глубоких пропастях
души.
В те дни мысли и чувства о боге были главной пищей моей
души, самым красивым в жизни, — все же иные впечатления только обижали меня своей жестокостью и грязью, возбуждая отвращение и грусть. Бог был самым лучшим и светлым из всего, что окружало меня, — бог бабушки, такой милый друг всему живому. И, конечно, меня не мог не
тревожить вопрос: как же это дед не видит доброго бога?
В такие минуты родятся особенно чистые, легкие мысли, но они тонки, прозрачны, словно паутина, и неуловимы словами. Они вспыхивают и исчезают быстро, как падающие звезды, обжигая
душу печалью о чем-то, ласкают ее,
тревожат, и тут она кипит, плавится, принимая свою форму на всю жизнь, тут создается ее лицо.
Тут она не
тревожила его никакими определенными и неразрешимыми вопросами; тут этот ветер вливался ему прямо в
душу, а трава, казалось, шептала ему тихие слова сожаления, и, когда
душа юноши, настроившись в лад с окружающею тихою гармонией, размягчалась от теплой ласки природы, он чувствовал, как что-то подымается в груди, прибывая и разливаясь по всему его существу.
Прежде он только чувствовал тупое душевное страдание, но оно откладывалось в
душе неясно,
тревожило смутно, как ноющая зубная боль, на которую мы еще не обращаем внимания.
Она худеет; видно, что все эти вещи
тревожат юную ее
душу, Мишу послали ревизовать тракт от Охотска до Аяна.
Усталость кружила ей голову, а на
душе было странно спокойно и все в глазах освещалось мягким и ласковым светом, тихо и ровно наполнявшим грудь. Она уже знала это спокойствие, оно являлось к ней всегда после больших волнений и — раньше — немного
тревожило ее, но теперь только расширяло
душу, укрепляя ее большим и сильным чувством. Она погасила лампу, легла в холодную постель, съежилась под одеялом и быстро уснула крепким сном…
Я вообще человек нрава мягкого и скромного, спокойствие своей
души ставлю выше всего и ненавижу, когда какое-нибудь обстоятельство назойливо
тревожит мою совесть.
Какая же им, стало быть, причина старца
тревожить, когда он от него, можно сказать, и продовольствие и промысел свой получает за то только одно, чтоб не мешать ему
душу спасать?
От всех этих картин на
душе у Сверстова становилось необыкновенно светло и весело: он был истый великорусе; но gnadige Frau, конечно, ничем этим не интересовалась, тем более, что ее занимала и отчасти
тревожила мысль о том, как их встретит Марфин, которого она так мало знала…
Иудушка смиренно удалялся, и хотя при этом не упускал случая попенять доброму другу маменьке, что она сделалась к нему немилостива, но в глубине
души был очень доволен, что его не
тревожат и что Арина Петровна приняла горячее участие в затруднительном для него обстоятельстве.
Когда Рогдай неукротимый,
Глухим предчувствием томимый,
Оставя спутников своих,
Пустился в край уединенный
И ехал меж пустынь лесных,
В глубоку думу погруженный, —
Злой дух
тревожил и смущал
Его тоскующую
душу,
И витязь пасмурный шептал:
«Убью!.. преграды все разрушу…
Руслан! узнаешь ты меня…
Теперь-то девица поплачет…»
И вдруг, поворотив коня,
Во весь опор назад он скачет.
Жизнь снова потекла быстро и густо, широкий поток впечатлений каждый день приносил
душе что-то новое, что восхищало и
тревожило, обижало, заставляло думать.
«Пожалуй — верно!» — соображал Матвей. Ему рисовалась милая картина, как он, седой и благообразный, полный мира и тихой любви к людям, сидит, подобно старцу Иоанну, на крылечке, источая из
души своей ласковые, смиряющие людей слова. Осторожно, ничего не
тревожа, приходила грустно укоряющая мысль...
«Прости меня, мой друг, и забудь навсегда всё, что здесь происходило в день нашего приезда!» Алексей Степаныч очень был не рад слезам, но поцеловал свою жену, поцеловал обе ее ручки и, добродушно сказав: «Как это ты,
душа моя, вспомнила такие пустяки? что тебе за охота себя
тревожить?..» поспешил дослушать любопытный анекдот, очень забавно рассказываемый Кальпинским.
— Полно, — сказал он, обратясь к старухе, которая рыдала и причитала, обнимая ноги покойника, — не печалься о том, кто от греха свободен!.. Не
тревожь его своими слезами…
Душа его еще между нами… Дай ей отлететь с миром, без печали… Была, знать, на то воля господня… Богу хорошие люди угодны…
Воспоминание о купце не
тревожило Илью, и вообще думы не беспокоили его, — они мягко, осторожно стесняли его
душу, окутывая её, как облако луну.
В недуге тяжком и в бреду
Я годы молодости прожил.
Вопрос — куда, слепой, иду? —
Ума и сердца не
тревожил.
Мрак мою
душу оковал
И ослепил мне ум и очи…
Но я всегда — и дни и ночи —
О чём-то светлом тосковал!..
Вдруг — светом внутренним полна,
Ты предо мною гордо встала —
И, дрогнув, мрака пелена
С
души и глаз моих упала!
Да будет проклят этот мрак!
Свободный от его недуга,
Я чувствую — нашёл я друга!
И ясно вижу — кто мой враг!..
Эта мысль не
тревожила его: она остановилась в нём неподвижно и стала как бы частью его
души.
— Да, это так; это несомненно так! — утверждал себя в это время вслух патер. — Да, солнце и солнца. Пространства очень много…
Душам роскошно плавать. Они все смотрят вниз: лица всегда спокойные; им все равно… Что здесь делается, это им все равно: это их не
тревожит… им это мерзость, гниль. Я вижу… видны мне оттуда все эти умники, все эти конкубины, все эти черви, в гною зеленом, в смраде, поднимающем рвоту! Мерзко!
— Да, Владимир Сергеевич, — сказал он, — я умираю спокойно; одна только мысль
тревожит мою
душу… — и светлый взор умирающего помрачился, а на бледном челе изобразились сердечная грусть и беспокойство.
Германн смотрел на нее молча: сердце его также терзалось, но ни слезы бедной девушки, ни удивительная прелесть ее горести не
тревожили суровой
души его.
«Не к нам ли? — подумал Вадим; — но этого не может быть! кому?» — …его
тревожил колокольчик, и непонятное предчувствие как свинец упало на его
душу.
Четверту ночь к нему ходила
Она и пищу приносила;
Но пленник часто всё молчал,
Словам печальным не внимал;
Ах! сердце полное волнений
Чуждалось новых впечатлений;
Он не хотел ее любить.
И что за радости в чужбине,
В его плену, в его судьбине?
Не мог он прежнее забыть…
Хотел он благодарным быть,
Но сердце жаркое терялось
В его страдании немом,
И как в тумане зыбком, в нем
Без отголоска поглощалось!..
Оно и в шуме, и в тиши
Тревожит сон его
души.
В старину жуликов меньше было… всё больше разбойничали люди, потому — крупнее
душой были все… стыдились из-за пустяков совесть
тревожить…
Идут, — идут старые и молодые, женщины и дети, словно всех один голос позвал, и чувствую я в этом прохождении земли насквозь по всем её путям некую силу, — захватывает она меня,
тревожит, словно обещает что-то открыть
душе. Странно мне это беспокойное и покорное хождение после неподвижной жизни моей.
Я вас любил: любовь ещё, быть может,
В
душе моей угасла не совсем;
Но пусть она вас больше не
тревожит;
Я не хочу печалить вас ничем.
Я вас любил безмолвно, безнадежно,
То робостью, то ревностью томим;
Я вас любил так искренно, так нежно,
Как дай вам Бог любимой быть другим.
Обительские заботы, чтение душеполезных книг, непрестанные молитвы, тяжелые труды и богомыслие давно водворили в
душе Манефы тихий, мирный покой. Не
тревожили ее воспоминания молодости, все былое покрылось забвением. Сама Фленушка не будила более в уме ее памяти о прошлом. Считая Якима Прохорыча в мертвых, Манефа внесла его имя в синодики постенный и литейный на вечное поминовение.
Г-н Плещеев сам это чувствует: прошедшее слишком сильно
тревожит его
душу, чтобы он мог безмятежно восхищаться мыльными пузырями, и он сам говорит...
Но старостино слово заронилось ему в
душу и втайне стало сосать и
тревожить его.
И воле человеческой не дано их «
тревожить, чтобы они вышли», лишать их места успокоения всевозможными методами регуляции природы [«Блажен путь, в он же идеши днесь, о
душе, яко уготовася тебе место упокоения» — такими словами напутствуется Церковью умерший при погребении.].
— Какая? Ужасная,
душа моя. Меня мучает мысль о… твоем муже. Я молчал до сих пор, боялся
потревожить твой внутренний покой. Но я не в силах молчать… Где он? Что с ним? Куда он делся со своими деньгами? Ужасно! Каждую ночь мне представляется его лицо, испитое, страдающее, умоляющее… Ну, посуди, мой ангел! Ведь мы отняли у него его счастье! Разрушили, раздробили! Свое счастье мы построили на развалинах его счастья… Разве деньги, которые он великодушно принял, могут ему заменить тебя? Ведь он тебя очень любил?
А в таком случае — такая ли уж большая разница между подвигом Желябова и подвигом гаршинского безумца? Что отрицать? Гаршинский безумец — это было народовольчество, всю свою
душу положившее на дело, столь же бесплодное, как борьба с красным цветком мака. Но что до того? В дело нет больше веры? Это не важно. Не
тревожь себя раздумьем, иди слепо туда, куда зовет голос сокровенный. Иди на жертву и без веры продолжай то дело, которое предшественники твои делали с бодрою верою Желябовых и… гаршинских безумцев.
Никого он так не раздражал и не
тревожил, как Евлампия Григорьевича. Краснопёрый служил живым примером русской бойкости и изворотливости, кичился своим умом, уменьем говорить, — хотя говорил на обедах витиевато и шепеляво, — тем, что он все видел, все знает, Европу изучил и России открыл новые пути богатства, за что давно бы следовало ему поставить монумент. Честолюбивая, но самогрызущая
душа понимала и ясно видела другую, еще более тщеславную, но одаренную разносторонней сметкой
душу русского кулака.
О! никогда не гляделось оно в вашу
душу, никогда не тянуло оно ее к себе; ни одна йота из языка человека с богом не
тревожила вас дивным восторгом!
— О! тогда я твоя. Бери меня, мою
душу, мою жизнь. Видишь, на мне траурная одежда. Для тебя сниму ее,
потревожу прах отца, пойду с тобою в храм Божий и там, у алтаря его, скажу всенародно, что я тебя люблю, что никого не любила кроме тебя и буду любить, пока останется во мне хоть искра жизни. Не постыжусь принять имя Стабровского, опозоренное изменою твоего брата.